Сновидение, как следует из книг Карлоса Кастанеды, — еще одна обязательная шаманская практика, которую не миновал ни один из воинов-магов. Сновидение – особый способ контроля сна; овладение им начиналось с осознания момента засыпания, которое достигалось «посредством установки на устойчивую фиксацию во сне какого-либо конкретного образа». Проще говоря, существовала уловка, которая помогала войти в сновидение — нужно было посмотреть во сне на свои руки.
Удивление и любопытство, что двигали мною, были так сильны, что я смог осуществить это уже на вторую или третью ночь после прочтения. Я просто вдруг вспомнил, что нужно посмотреть на руки и поднес ладони с растопыренными пальцами к глазам. Реальность происходящего потрясла меня: руки были действительно моими, я разглядывал их и узнавал! Я был способен и думать, что позволило мне вспомнить, как нужно действовать в сновидении, и своевременно переводил взгляд с рук, если они начинали расплываться, на предметы окружающей обстановки, причем, я даже смог вспомнить, что таких предметов, которые нужно было использовать для смены фиксации взгляда, должно быть немного, не более трех-четырех. Я выбрал розетку, и предметы мебели. Я действовал так, как будто не спал, совершенно осознанно, последовательно, ничего не упуская. Я тщательно следил, чтобы отвести взгляд сразу же, как только вид рук или предметов начинал расплываться. Я старался балансировать на чувстве времени, не задерживая взгляд на чем-то одном долго, чтобы не увлечься и не позволить картинке расплыться окончательно, и в то же время пытаясь подробнее рассмотреть каждый объект. Фактически я просто старался удержать сновидение. Какое-то время я переводил взгляд с ладоней на розетку, мебель и опять на ладони, а потом провалился в глубокий сон.
После такого стремительного знакомства со сновидением, я решил, что это легкая задача, но не тут-то было: как бы я ни намеревался каждый раз перед сном вспомнить свои руки, пришлось ждать 4 месяца, прежде чем мне удалось повторить это. Я отчаянно старался, но чаще, чем раз в несколько месяцев, мне не удавалось попасть в сновидение. Редкие удачи меня не устраивали, я хотел добиться такой легкости вхождения в сновидение, как будто делал это всегда. Нужно было что-то придумать.
Мне часто снился сон, где я подтягиваюсь на турнике, подняв глаза на перекладину. Периферийным зрением я видел свои руки, но не мог вспомнить, что нужно перевести на них внимание. Я подтягивался и считал количество подтягиваний, их было много, за 30, а со временем оно приблизилось к 100. Сон был нудным, он никак не менялся, не переходил в другой сон – я просто подтягивался и считал, уставая от счета, но не от подтягиваний: они были очень легкими, я практически взлетал к перекладине, не чувствуя своего веса и усталости. Главное, что я понял из этого сна — мне снилось то, что я регулярно делал в обычной жизни, а это означало, что нужно было сделать присутствие рук в обычной жизни превалирующим. Я начал изучать хиромантию, сообщив об этом как можно большему числу знакомых, что обеспечило мне громадное количество рук перед носом. В свободное время я вышивал.
Трудность осознания себя во сне заставила меня провести параллель с одним событием, имевшим место ранее. Однажды я прочел в одном китайском трактате о боевых искусствах, что если боец удерживает внимание на точке чуть ниже пупка, он не пропустит ни одного удара. Это было очень актуально, и я сразу же принял это на вооружение. Но я даже не мог себе представить, что такая простая на первый взгляд задача окажется невыполнимой! Трудность заключалась не в удержании внимания, а в невозможности вспомнить то, что я собирался чего-то где-то удерживать! То есть прочитав и воодушевившись тем, что нашел классную ментальную технику, которая может стать прекрасным дополнением к физическим тренировкам, я напрочь забыл о ней! Вспомнив ее только через какое-то время, очень удивился, как это я смог забыть о том, что имело отношение к самому важному в моей жизни. Такое разгильдяйство было не характерно для меня – это и заставило насторожиться: что-то здесь не так. Пытаясь выяснить, что же здесь не так, я узнал о себе много нового.
Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы начать вспоминать об этой технике в течение дня, а не раз в неделю-две, как это было раньше. Теперь, когда я собирал сумку, мысль о пупке каким-то образом сама появлялась в моей голове, и я давал себе установку во что бы то ни стало вспомнить о нем во время тренировочного боя! Потом эта мысль неуловимо и бесследно иcчезала, чтобы появиться вечером, когда я разбирал сумку и развешивал сушить форму и перчатки. И все же это был прогресс: намерение вспомнить прочно поселилось во мне! Теперь нужно было отследить, когда мысль о пупке исчезала из моей головы – это требовало такого присутствия и бдительности, которых у меня пока не было, но которые нужно было воспитать.
А пока, уже не надеясь ни на память, ни на присутствие, я прибегал ко всякого рода уловкам: завязывал узелки на боксерских бинтах, заклеивал «липучки» перчаток причудливым образом, связывал между собой носки – в общем, делал всё, что помогло бы мне вспомнить намерение удерживать внимание. По сути, мне нужно было удерживать внимание, чтобы научиться удерживать внимание! Но неосознанность просто потрясала своей тотальностью: однажды — когда я еще только начинал использовать эти уловки — придя домой, я вдруг вспомнил, что сегодня на тренировке спокойно развязывал узелок на бинте, даже не обратив на него внимание! Развязал, намотал на руку и всё – ничто нигде не ёкнуло! После этого случая я стал внимательнее, и наматывая бинты уже был способен вспомнить назначение этих узелков, но как только раздавался гонг, и я встречался глазами с глазами противника, которые ничего не отражали, кроме стремления выполнить задачу, — мысли начисто исчезали из моей головы!
Итак, я собирался сновидеть, то есть научиться осознавать себя во сне, не будучи осознанным в своем обычном бодрствующем состоянии. Но если уж в полном сознании я не был способен помнить себя, то что говорить о состоянии сна, когда меня, по сути, не существовало? Решение было налицо: пока нет тотального присутствия в повседневной жизни, нечего и думать об осознанности во сне. Всё, что я мог сделать в этом случае – тщательно подчистить свою жизнь и продолжать намереваться сновидеть.
Руки во сне я вспоминал по-прежнему крайне редко. Тем не менее в каждом следующем сновидении мои действия становились четче, и я даже проявлял инициативу в них. Например, я нашел свой собственный критерий сновидения. Дело в том, что реальность сновидения и осознанность действий в нем такова, что его невозможно отличить от бодрствующего состояния обычной повседневной жизни. То есть, когда сновидишь, не знаешь, что всего лишь сновидишь! Дон Хуан объяснил Кастанеде, что критерием отличия сновидения от сна и повседневной реальности служит удержание взгляда на какой-то детали сна, например, на руках: в сновидении они будут расплываться. Так как руки я видел редко, я нашел другой способ определить, где я: я пытался осторожно начать открывать глаза, но не чтобы открыть их, а лишь почувствовать, слушаются ли меня веки или нет. Если веки подрагивали, то значит, я не спал, потому что мог открыть глаза; если же веки были неподвижны, и глаза невозможно было открыть, значит я сновидел.
Внимание и тщательность, с которыми я рассматривал объекты сна, были таковы, что однажды я обнаружил подмену. Поднеся, как обычно, руки к лицу, я уже хотел было перевести взгляд на предметы окружающей обстановки, как вдруг увидел, что линии на ладонях не мои! В тот раз я прекратил сновидение, подумав, что раз руки не мои, значит, это сон, и нечего себя обманывать, что я сновижу, а надо просто спать. И уснул.
К каким только ухищрениям я ни прибегал, чтобы чаще вспоминать руки во сне. Я искал способы обмануть самого себя, разрушить контроль, существующий внутри, вывести из строя не пускающий меня в неизвестное предохранитель. Когда все уловки, предназначенные для мужчин, были испробованы, я обратился к уловкам, которые использовали женщины-воины. Однако долго практиковать это новшество я не стал — мне показалось, что так еще сложнее войти в сновидение, — и вскоре вернулся к прежним действиям. Так или иначе, но частота вспоминаний рук во сне не изменилась, а потом я и вовсе перестал их видеть.
* * *
В период, когда в моей жизни стала рушиться картина мира, изменились и сны. Общим для этих снов было тщательное исследование предметов окружающей обстановки. Внимание было настолько сфокусированным и стабильным, что сюжет сна тёк последовательно без перескакиваний, не выбиваясь из общей логики, обстановка оставалась неизменной, соответствующей сюжету, не было никаких ненормальных превращений или исчезновений. То есть, если действие происходило на перроне вокзала, то столбики вдоль рельсов, турникеты и указатели оставались на своих местах, даже если я неоднократно покидал перрон, входя в здание вокзала или выходя в город. Это позволяло ориентироваться, узнавать местность, выбирать нужное направление.
Теперь каждую ночь я что-то исследовал. Исследования были настолько тщательными и подробными, что я думал, что эти сны таким образом тычут меня носом в мое неумираемое занудство, призывая обратить на него внимание и расстаться с ним. Например, мне снилось, что я нахожусь в каком-то строящемся высотном здании, где возведены только стены, перекрытия и лестничные пролеты, у меня в кармане пакетик с каким-то запрещенным препаратом и мне нужно от него срочно избавиться, потому что здание окружено людьми в униформе и прочесывается. Я должен найти укромное место, где он не будет найден, и у меня очень мало времени для этого. Я дотошно исследую все лестничные площадки и стены в поисках ниш, трещин, темных уголков, но на каждом этаже встречаю людей, которые своим присутствием мешают мне выполнить задуманное, а я вынужден тщательно вглядываться в каждое лицо, пытаясь определить, рабочий это или переодетый сотрудник спецслужб.
В другом сне я стою перед настенной этажеркой, состоящей из нескольких полок, самая нижняя из которых находится на уровне моей голени, а верхняя – чуть выше макушки. Полки заставлены множеством мелких предметов. На той, что прямо перед глазами, флаконы духов, помада, небольшая шкатулка, кучка украшений из металла — кольца, цепочки, серьги, браслет, — две бутылки пива, курительная трубка, еще какие-то предметы. Я поднимаю каждый, влажной тканью вытираю под ним пыль и ставлю его на место. Все это проделываю очень осторожно, чтобы не столкнуть другие предметы. Таким образом я вытираю все полки. Меня раздражает эта моя дотошность, но я ничего не могу с ней поделать. Весь ужас ситуации в том, что на этом занудство не заканчивается — мне в голову вдруг приходит мысль: «Вот так качественно я сделал эту работу на трезвую голову. А как бы я сделал ее после пива?» Затем выпиваю обе бутылки и, решив поэкспериментировать, начинаю заново проводить тряпкой под каждым предметом, осторожно поднимая и ставя его на место.
Я не понимал, почему эти дотошные сны так настойчивы. Я уставал от них, точнее, уставало мое внимание. Хотя тот я, который действовал в этих снах, ничуть не был раздражен монотонностью происходящего, все принимая, как должное. Еще в них присутствовало некое чувство, которое я не знал, как интерпретировать. Я бы сказал, что ощущалось некое сопротивление.
Эти сны снились каждую ночь в течении полутора лет, потом был перерыв в несколько месяцев, когда я глубоко спал, получая хороший отдых. Я было вздохнул с облегчением, что они, наконец, закончились, но сны вернулись, как ни в чем не бывало, чтобы опять сниться каждую ночь.
Я задавался вопросами: «чем я обязан этим снам? Каким образом я их получил?», «что я должен понять, увидеть в них?» и «почему бы с такой же частотой и дотошностью ни появляться рукам перед глазами?» В какой-то момент я перестал бороться с этими снами, отчасти потому что привык к ним, отчасти потому, что это все равно было бессмысленно. А позже один из таких занудно-дотошных снов вообще заставил меня пересмотреть свое отношение к ним.
У меня заболело плечо. Оно когда-то было травмировано, но беспокойств не доставляло, разве что его полная амплитуда движения была поменьше, чем у другого плеча. В обычной жизни это никак не мешало. С конца лета вдруг стала неумолимо нарастать боль в нем, и если поначалу получалось игнорировать ее, то через 4 месяца я уже был вынужден оставить тренировки, а еще через какое-то время плечо ныло, даже без какой-либо нагрузки, просто, когда рука расслаблено висела. Когда я лежал, закинув руки за голову, то даже не мог положить локоть больной руки на пол, мне приходилось подкладывать под него подушку, чтобы он был повыше, и не создавалось натяжения, вызывающего боль, в мышцах плеча.
Я пытался вспомнить, где и когда мог его повредить, но, кроме неудачно брошенной тарелки-фрисби на пляже, на ум ничего не шло. Тогда плечо дернулось из сустава, пронзив резкой болью, но через пару дней она прошла, и я чувствовал себя, как обычно.
Меня озадачивали два момента. Во-первых, никак не удавалось локализовать боль — я не мог понять, что болит и где конкретно; иногда казалось, что болит сам сустав, в другое время – сухожилия. Болезненное поднимание руки перед собой или скручивание указывало на дельтовидные мышцы.
Во-вторых, боль со временем усиливалась, вместо того, чтобы утихать, как это всегда происходит с ушибами, растяжениями или вывихами. Ни на то, ни на другое, ни на третье это не было похоже, и я подумал, что боль может быть вызвана защемлением нерва. Я подобрал комплекс упражнений на растяжение позвоночника и начал заниматься.
Боль действительно начала утихать, но не настолько, чтобы вернуться к тренировкам. По крайней мере, плечо уже не болело, когда рука была расслаблена. Я продолжал заниматься.
Однажды – плечо болело уже почти год — мне приснился один из таких дотошных снов, которые были регулярны в то время.
Я находился в зале, где было несколько стоек со штангами. Сюда приходили боксеры, которые после основной тренировки любили потаскать железо; но сейчас здесь не было никого, кроме одного моего друга. Я поздоровался с ним и подошел к одной из стоек, на которой лежал самый легкий гриф. Друг о чем-то спросил меня, но я не ответил. Я собирался поподнимать гриф в разных плоскостях, чтобы найти боль. Я жал с груди, из-за головы, поднимал перед собой на прямых руках и внимательно наблюдал, когда, на каком движении и под каким углом появится боль. Боль не появлялась. Я повторял еще и еще, я помнил, что боль была всегда, когда я делал жимы, но сейчас она не появлялась. Сон, как обычно, был долгим, движения я выполнял тщательно, и внимательно наблюдал за окружающей обстановкой и своими ощущениями. Так и не найдя боль, я проснулся.
Я сразу понял, что что-то изменилось. Я лежал на спине, закинув руки за голову. В теле была свобода и легкость, я чувствовал, что произошло нечто радостное, но пока не знал, что. И тут я заметил, что лежу так, как не мог лежать уже давно – локоть больной руки спокойно свисал с подушки, касаясь пола (я спал на полу) и не было никакой боли в плече! Я сел. Покрутил рукой в различных направлениях – плечо не болело! Я лег на живот и отжался. В плече почувствовался отголосок боли, но я знал, что причины боли уже нет – она исчезла!
Вскоре после этого я возобновил тренировки.
В этот же период всех этих дотошных снов я несколько раз обнаруживал, что спал с открытыми глазами. Сны в этом случае были похожи друг на друга. В них я рассматривал некий объект прямоугольной формы и пытался определить, что это. Это было нечто светло-серое, лежащее у моих ног, и казавшееся то небольшим и неглубоким бассейном, то ковром, лежащим на полу. Я наклонял голову и так, и эдак, чтобы рассмотреть объект с разных ракурсов, но никак не мог придти к какой-то определенности, на что же я смотрю. В какой-то момент этот прямоугольник превращался в окно, за которым брезжили серые утренние сумерки. Относительно меня, лежащего на постели, окно действительно располагалось у моих ног, и я понимал, что смотрел на него все то время, пока видел сон. Момент осознания того, на что, на самом деле, я смотрю, и было моментом пробуждения.
В другой раз мне снилось, что я сижу перед окном на подоконнике и разговариваю с кем-то еще, присутствующим в комнате. В комнате темно, за окном непроглядная ночь, темно-синее небо, я рассматриваю его и точки звезд на нем. Потом, устав сидеть, ухожу в глубину комнаты, к дивану, ложусь на него лицом к окну, подкладывая руку под щеку, и продолжаю смотреть в окно, но вдруг обнаруживаю, что там вместо синего неба серый фон. Я озадачен такой сменой цвета, думая, что, возможно, где-то недалеко зажегся уличный фонарь и его свет рассеял синеву за окном. Сон заканчивается, как и в предыдущем случае – я просто обнаруживаю себя в той же самой позе лицом к окну, в которое заглядывает серое утро.
Рук во сне я не видел уже давно, что весьма озадачивало меня, а тут стало происходить еще кое-что. Каждый раз, когда я сомневался, сновижу я или бодрствую, и хотел проверить это, начав открывать глаза, я ощущал шевеление век. Это означало, что я не сплю, и то, что я наблюдаю, всего лишь мои мысли. Это вызывало чувство досады, тем более, что случалось всё чаще, и удивление – я что, всю ночь думаю? Это было бы очень странно, ибо в обычном бодрствующем состоянии мыслей у меня практически не было, я даже испытывал некоторые трудности в том, чтобы начать думать, когда это было необходимо.
Вскоре мне приснился такой сон. Я стоял в подъезде перед дверью квартиры на 5 этаже. Я знал, что эта квартира двухэтажная, и подо мной, на 4 этаже, есть еще одна дверь, ведущая в нее. Какое-то время я стоял перед дверью, потом вошел внутрь. Я как будто осторожничал, подозревая, что внутри есть что-то опасное или страшное.
В квартире я сразу попал в большой просторный зал. Обстановку подробно я не рассматривал, но обратил внимание, что ее цвета были выдержаны в черно-красных тонах, на полу и стенах были ковры, на окнах – темные плотные шторы. Никаких шкафов не было, только мягкая мебель и придвинутый к дивану низкий столик. Меня тянуло вглубь квартиры, куда вела дверь на противоположной стене зала. Свет в зале был тусклый, тоже какой-то красноватый и исходил из настенных бра. Я пересекал зал, и чем дальше углублялся в квартиру, тем сумрачней становилось в ней; она даже как будто становилась меньше, нависала, окружала, давила своей темнотой и мрачностью – от этого становилось жутко, и учащалось сердцебиение. Вторая комната была очень маленькой, такой же черно-красной, в ней тоже были ковры и мягкая мебель. Ковры были на полу и на каждой стене, что создавало атмосферу тепла и уюта и немного смягчало беспокойство. Окон в комнате не было, а висящая на противоположной стене плотная тяжелая штора темно-бордового цвета закрывала проход дальше вглубь дома. Пойти туда я не мог, ощущение чего-то угрожающего побуждало вернуться назад. Кроме этого я чувствовал присутствие чего-то живого, но бестелесного. Я развернулся и направился к входной двери.
Оказавшись в подъезде, я решил спуститься ниже и войти в квартиру с 4 этажа. Мне казалось, что так будет безопасней, я обману это ужасное присутствие, обойду его, и, оставшись незамеченным, получу шанс узнать, что таится в квартире. Я спустился на этаж ниже, подошел к двери, но воспоминания о жутком страхе не давали открыть дверь. Я решил держаться подальше от опасности и поднялся на один лестничный пролет на площадку между 4 и 5 этажами. Стоя тут, я подумал: «ну, допустим, я вошел в квартиру с 4 этажа». Слово «подумал» в этом случае искажает суть происходящего, точнее будет «я выпустил мысль» в сторону квартиры, как будто бы представил ее изнутри. Этот образ потянул меня, и я оказался в квартире. Я находился в зале, подобном залу верхнего этажа, но гораздо меньших размеров. Я медленно направился вглубь. Чем дальше я шел, тем явственней ощущал нарастающую опасность. В какой-то момент я остановился, и уже хотел было идти обратно, но вдруг вспомнил, что я всего лишь думаю! Я вспомнил, что я, на самом деле, стою в подъезде и только представляю, что вошел в квартиру! В тот же момент я обнаружил себя стоящим на площадке между этажами. Успокоившись, что мне, таким образом, ничто не угрожает, я понял, что могу продолжить представлять, что нахожусь в квартире, и сразу же очутился в ней, на том же самом месте, где остановился. Это было так, как будто я опять выпустил мысль, как мячик на резинке, и в случае опасности, могу притянуть его обратно, вернуть того себя, который находился в квартире, обратно на площадку. И в то же время, я, находящийся в квартире, мог притянуть себя, стоящего на площадке, в квартиру, если обнаружу, что в ней нет никакой опасности. Собственно, для этого я и выпустил мысль на разведку, потому что самому было страшно в нее входить.
Теперь я действовал смелее — я понял, что в мгновение ока могу избежать опасности: как только что-то пугало меня, я сразу вспоминал, что стою на площадке между этажами, и действительно оказывался там; когда же опасность проходила, я опять появлялся в квартире, просто представив, что нахожусь в ней.
После этого я сделал вывод: сон – это мысль. Не мысли, а мысль, одна, которая и создает образ, а мы уже рассматриваем этот образ со всех сторон, и таким образом развивается сон. То, что этот вывод скоропалителен, я узнал чуть позже.
Мне снилось, что нужно выбрать направление, куда идти – прямо, направо или налево. Проверять каждое заняло бы много времени, и тогда я, как и в предыдущем сне, выпустил мысль на разведку: «допустим, я пойду прямо».
Я разведал все три направления и выбрал понравившееся.
Наблюдая в этот раз свои ощущения, я усомнился, что сон – это мысль. Какая-то часть меня самого отделялась от меня и отправлялась в то место, которое я намеревался исследовать. В любой момент я мог притянуть эту часть себя обратно, или сам очутиться там, где она находилась. Я бы сказал, что я раздваивался.
Итак, я выяснил, что думанием мои видения не являются, но тогда что это? Если это сон или сновидение, то почему, потянув веки вверх, они начинают шевелиться, и я легко могу открыть глаза, как будто я не сплю? Опять же — никаких рук, по которым можно было бы определить, что я сновижу. Получалось, что я не сплю, но вижу сон. Сон наяву.
Независимо от моих сомнений, такая тенденция продолжалась, и в конце концов дело дошло до того, что я вообще потерял грань между сном и реальностью (реальностью здесь я называю состояние бодрствования). И если ночью иногда еще получалось спать, как обычно, то днем, стоило лечь и закрыть глаза, я сразу начинал видеть сон, но при этом не спал.
Я был в растерянности. Если для того, чтобы попасть в сновидение, нужно было во сне найти руки, то где теперь их искать, если сна больше нет?!!! Спросить было не у кого, да и ответы я мог получить только из своих действий, а намеки и указания — там, где узнал про сновидение. Я решил перечитать Кастанеду.
Отдельную его книгу, полностью посвященную сновидению, я не открывал несколько лет, ибо решил, что пока не выполнено задание по видению рук во сне, то и нечего в ней искать. Теперь, уже в который раз, перечитывая ее с самого начала, я был потрясен своей тогдашней невнимательностью. Сначала я наткнулся на фразу дона Хуана, объясняющего Кастанеде: «…ты не спал. Ты видел сон, но ты не спал. Это было сновидение». Дальше – больше. Буквально на следующей странице я нашел критерий пересечения первых врат сновидения. Дело в том, что овладение искусством сновидения предполагает последовательное открытие семи врат сновидения, и «для каждых врат существует два этапа прохождения через них. Первый состоит в том, чтобы подойти к ним; второй – пересечь их». Так вот, «мы достигаем первых врат, когда осознаем момент засыпания» и пересекаем их, когда обретаем «способность сохранять образ любого объекта, присутствующего в содержимом наших снов»!
Я был ошеломлен. Те дотошные сны, которые поначалу раздражали меня, были сновидением! Вытирание пыли с этажерки дважды в течение целой ночи – куда уж более показательное удерживание внимания на объектах сна! И таких снов десятки! Черт побери, я уже четвертый год сновижу, и давным-давно пересек первые врата, не подозревая об этом! А всему виной — моя упертость в идею видения рук во сне. Какого хрена я решил, что видеть их должен каждую ночь? Нигде в книге об этом не заявлено, я придумал это сам в стремлении убедить самого себя, что нахождение их — не случайность. И та моя часть, которая действовала в сновидении, знала, что первые врата пересечены; этим и объясняется прекращение видения рук во сне – движение дальше продолжается без возврата к пройденному.
Master Leo's Blog 